Саяны. Река Казыр. 1963 год

Саяны. Река Казыр. 1963 год

Первое настоящее спортивное путешествие вместе со своими коллегами по работе, друзьями-туристами, я совершил по хребтам Центральной части Восточного Саяна. 6 июля 1963 года наша группа из 13 человек отправилась в водный спортивный поход на деревянных плотах по реке Казыр. В группе было 9 парней (Николай Батраков, Геннадий Бубликов, Анатолий Вощенков, Станислав Лавковский, Александр Пекерский, Геннадий Гохман, Владимир Терюшнов, Игорь Шомин и я) и 4 девушки (Людмила Серякова, Алевтина Пересыпина, Эмма Душина, Галина Терюшнова). Опыт водных походов до этого имели только 3 человека, которые прошли на плотах по реке Большой Абакан. Мы были молоды, самонадеянны, горячи, решиться на такой поход таким неподготовленным составом можно было только по незнанию. Это была чистой воды авантюра.

Мы выехали из Горького в Сибирь поездом в общем вагоне и через четверо суток прибыли в Нижнеудинск. Лётной погоды в местном аэропорту пришлось ожидать всего лишь одни сутки, после чего во второй половине дня двумя рейсами на АН-2 нас доставили в тофаларский посёлок Верх-Гутара. Решили выйти на маршрут на следующий день, так как надо было предварительно послать телеграммы о начале похода. Лагерь устроили рядом с посёлком.

Ночью сквозь глубокий сон мы слышали какие-то звуки, но не проснулись – спали как дети. Утром обнаружили, что часть продуктов, а главное, дефицитное топлёное масло, стащили и съели местные, всегда голодные собаки. Смирившись с потерей и докупив в посёлке продуктов, 12 июля группа вышла на маршрут вверх по реке Гутаре.

Путь лежал по пойменным болотам, бродам, поэтому вконец измотавшись, в первый день мы добрались только до устья Сухого Идена и заданный план движения не выполнили – не дошли до Иденского перевала. Через несколько лет геодезисты и туристы этот перевал переименовали, и он стал называться перевалом Федосеева, в честь известного писателя- геодезиста Григория Федосеева. На следующий день мы прошли этот перевал и спустились в долину реки Малая Кишта.

Красота Саян нас просто поразила. Несмотря на усталость, вызванную тяжёлой пешей частью, мы были очарованы видами, открывшимися после перевала.                         

Долина Малой Кишты сверху была окружена скальными горами со снежниками и водопадами. Кругом полыхали жарки.   

Оставленные за спиной скалы сменили альпийские луга. Снизу подходила кедровая тайга, а вверху вздымались и уходили за горизонт суровые заснеженные хребты с ледниками. Тропа петляла, минуя завалы, забиралась наверх, обходя прижимы.

 К обеду мы прошли Среднюю Кишту, и, не дойдя до Казыра одного километра, отставая от графика на 2 дня, 15 июля устроили днёвку. После днёвки идти стало легче, так как мы вошли в ходовой режим, и груз уменьшался на 700 граммов на человека в день (таков был минимальный расклад, хотя на питание в водном походе требовалось выделять не менее 1 кг в день). Мы худели на глазах.

К обеду пришли на Большую Кишту и по подгнившему Чёртову мосту перешли каньон (щель в отвесной скале) глубиной 22 метра. Проходили мост по одному, со страховкой. Сразу за мостом был обнаружен "почтовый ящик", который оказался спрятанной в щель консервной банкой с запиской. Такие записки путешественники оставляют в турах (горках из камней) на перевалах или в других заметных местах, когда уходят далеко по малоизведанной местности.

После Чёртова моста, за 1,5 км до устья Прямого Казыра, началась многокилометровая старая горелка – участок сгоревшей тайги. Тропа была загромождена упавшими деревьями, точнее сказать, тропы совсем не было. Мы с трудом пытались преодолеть эти завалы, но были настолько измотаны, что пришлось от этой затеи отказаться. Было принято решение на этом пеший переход закончить и строить 2 плота на террасе в начале горелки.

Вышли к реке. Расход воды в этом месте и глубина реки давали шанс выбраться на крутой берег в случае аварии плота. Стапель каждого плота сделали из двух брёвен, концы которых свисали над рекой. Для плотов использовали сухую ель и кедр. Плоты получились длиной по 6,5 метров и шириной 2,2–2,5 метра, с двумя гребями и саянской подгребицей, выступающей на 0,5 метра за габариты става.

Закончив строительство плотов, мы частично спустили их на воду. Из-за сильного течения спускать плоты полностью было опасно: их могло сорвать и унести, поэтому мы их подтянули так, чтобы крайние брёвна кормовой части лежали на береговых камнях. После спуска плоты загрузили. Однако, перед самым отплытием под напором течения первый плот всё же сошёл с камней и поплыл. Выбирая слабину швартовного конца, плот стал быстро набирать скорость. Мы вдвоём с Геной Гохманом успели схватиться руками за швартов, выполненный из стального тросика (яхтенного или танкового, предназначенного для перевозки макетов), и попытались подтянуть плот к берегу, но наших усилий не хватило. А поскольку тонкий тросик был смазан консервационной смазкой, он скользил в руках. Единственное, что мы сумели сделать –  быстро пробежать рядом с плотом, завести конец тросика за растущую вблизи березу и сделать вокруг неё 2 неполных шлага. Тросик натянулся, не выдержал и, едва мы успели увернуться, певуче, как струна, лопнул. Течение быстро подхватило плот вместе с находящимися на нём прикреплёнными верёвкой рюкзаками и другим грузом и понесло.

 Видя, что плот уходит, стоявший рядом с ним Николай Батраков кинулся в воду и взобрался на брёвна. Он быстро установил кормовую гребь в подгребицу и попытался управлять движением. Мы видели, как на высокой скорости на первом же прижиме плот с грохотом ударился о скалу и скрылся за ней, унося с собой руководителя нашего похода.

Как потом рассказывал Николай, при ударе о скалу сломало носовую подгребицу и обе стойки площадки с рюкзаками. Рюкзаки свесились с грузовой площадки за борт, но не ушли в воду, так как были связаны между собой и плотом. Сразу за устьем Прямого Казыра (правого притока Казыра) последовал ещё один удар о скалу, от которого лопнула носовая шпонка, и Николай с кормы пролетел до грузовой площадки. Два правых бревна става отошли в носу на 20–30 сантиметров от остальных, и рюкзаки оказались над этой щелью. Николай развернул плот кормой вперёд и растянулся на брёвнах, чтобы приготовиться к следующему удару. Левый прижим на отметке 751 метр был самым опасным. Скала выступала в реку так, что образовалось левобережное ýлово – мощный водоворот, куда затягивает не только мусор, но и брёвна, и плоты. Удалось отбить нос вправо и, как по треку, плот проскочил буквально в нескольких миллиметрах от скалы. Дальше Казыр вырвался из теснины, и скорость течения несколько снизилась. Пошли острова с наносником, а это тоже опасное препятствие для деревянных плотов. Надо сказать, что после этого случая, в будущем, мы никаких возвышающихся над ставом плота грузовых площадок никогда не устанавливали.

Глядя вслед удаляющемуся плоту с Батраковым, мы остолбенели, потому что остались не только без опытного походника, но и без командира. Но оцепенение мгновенно прошло, когда донесся грохот удара плота о скалу. Капитан второго плота, Гена Гохман, быстро распорядился: «Бубликов, Виноградов, Вощенков, Терюшнов и Шомин, догоняем плот с Батраковым, а остальные идут вниз по берегу до встречи». Вшестером мы бросились на оставшийся второй плот. Сразу же пришлось яростно отгребать от скального выступа левого прижима.

После первого удара вылетел за борт Вощенков. Он оказался между плотом и скалой, ушёл под воду, а когда плот отошёл от скалы, всплыл. Его быстро вытащили из воды Бубликов и Шомин. Потом Сережа Вощенков сказал, что испугался только тогда, когда всплыв, увидел ужас в глазах нависшего над ним Бубликова. Буквально сразу после этого критического момента, ещё не доплыв до первой стенки, плот напоролся на обливной камень. Плот развернуло, и он сел на другой, рядом стоящий камень. От удара Гохман вылетел в воду, и его затянуло под плот, но он успел ухватиться за крайнее бревно става. Мы с Вощенковым схватили его за руки и буквально выдернули из воды с такой яростью, что он сразу встал на плоту во весь рост, а вода с него ещё не успела сойти и лилась по лицу, залила очки, и он почти ничего не видел. Всё это произошло в одно мгновенье. Откуда и сила взялась в наших худосочных телах! Гохман протёр очки и быстро организовал снятие плота с камней. После следующих ударов по одиночным камням у нас стал появляться опыт сплава.

Через 5 км мы увидели у левого берега потрёпанный первый плот, застрявший на мели в левой протоке перед небольшим завалом. Батраков перетаскивал рюкзаки с плота на брёвна завала. Радостные крики спасателей и спасшегося Николая разнеслись по ближайшим отрогам, разгоняя непуганую дичь. Конечно, от радости мы прозевали и завал, и мель с Батраковым, и лихо пронеслись мимо него дальше. Только метров через 500 мы смогли пристать к правому берегу и зачалить плот. Пока возвращались пешком вверх по течению к первому плоту, нас догнала оставшаяся, пешая часть группы.

 Течение и глубина на правом берегу в месте переправы к Батракову были большими. Ребята принесли верёвку со второго плота, привязали один её конец к дереву, а второй, с третьей попытки, добросили до Батракова. Верёвка под напором воды натянулась, как тетива, и Батраков с трудом её удерживал. Когда я ухватился за верёвку и попытался перейти через протоку, то Николаю пришлось сильно упереться ногами, так как его стало стаскивать на течение. Тогда он лёг между двумя большими камнями и так удерживал конец верёвки.

Когда я дошёл до середины реки, вода ударила меня в грудь, прижала ноги к каменистому дну и пошла через меня вверх, захлёстывая глаза и рот. В голове были только две мысли: лишь бы Батраков не отпустил свой конец веревки, и не сорвало бы меня с неё. Но Николай верёвку удержал, я её тоже не выпустил. Очутившись вдвоём, мы  попытались лучше закрепить веревку за камни, но крепить её, увы, было не к чему, поэтому мы стали держать её в руках.

Бубликов попытался перейти протоку по той же верёвке, но не смог. Перешёл он немного к нам ниже, используя шест, за который мы его потом и подтащили. Мы осмотрели повреждённый плот, наметили план его восстановления и втроём за 2 рейса перенесли рюкзаки через протоку на правый берег. Сделав небольшой ремонт плота, сплавились на правый берег ко второму плоту, управляя оставшейся, целой носовой гребью и двумя шестами на корме.

Когда мы сварили обед и немного пришли в себя, я достал из рюкзака бутылку водки "Московская" с зелёной наклейкой и напомнил, что у меня сегодня день рождения. Первое радостное возбуждение мгновенно перешло в недоумение, так как все знали, что единственная бутылка водки «Московской» хранилась в неприкосновенном медицинском запасе, и другой не было. Пришлось рассказать ребятам, как я тщательно прятал эту бутылку: мой рюкзак был вывешен почти до десятка граммов, и скрыть этот подарок было весьма сложно. Выпили мы по 38,5 граммов водки, спели две песни и после пережитого и от усталости сразу опьянели и мгновенно уснули. Правда, через полчаса хмель полностью прошёл, и работоспособность восстановилась. С тех пор по устоявшейся традиции при встрече мы всегда поднимаем по 38,5 граммов и произносим тост за этот славный поход.

До позднего вечера мы восстанавливали разбитый плот. На следующий день смогли выйти только после обеда. Течение было очень сильным, уклон реки составлял порядка 5 м/км. Удачно прошли первый скальный прижим, а затем бесконечные повороты, отмели, перекаты и "гребёнки" – наклонённые над водой стволы завалившихся деревьев с сучьями и хвоей. Выскочив после очередного переката на глубину, наш плот сильно погрузился и "завис" под водой, а затем медленно, с опасным креном, покачиваясь, стал всплывать и чуть не перевернулся на обратном течении из-за недостатка плавучести. При этом каждый из нас подумал, что на таком плоту далеко не уйдёшь.

Через 300 метров, на повороте, напротив Левого Казыра, наш плот попал под большую "гребёнку" и его «очистило», содрав и людей, и рюкзаки до самой кормы. Мы вчетвером – Шомин, Бубликов, Душина и я – быстро выбрались из воды на неуправляемый плот. Следом отдельно всплыли связанные верёвкой рюкзаки. Рядом с рюкзаками, несколько в стороне, плыли двое – Батраков и Серякова. Через 50–100 метров, на повороте, сразу после гребёнки, показался огромный завал с большим бревном поперёк протоки. Потом я прочитал в одном из описаний, что этот завал стоял уже много лет и даже был помечен на туристских картах, но таких подробных карт у нас не было. Все туристы, как правило, этот завал обходили и начинали сплав только после него. Даже на управляемом плоту этот завал пройти было невозможно, так как единственная узкая протока на 2/3 была перекрыта громадной елью.

Мы только успели просигналить нашим коллегам со второго плота о готовящемся для них сюрпризе, как от удара наш плот встал почти вертикально, и на него с рёвом обрушились потоки воды. Плывущих недалеко от плота Батракова с Серяковой понесло вправо, под завал, а троих моих товарищей смыло и понесло в протоку. Когда корму плота притопило потоком воды, я перебежал наверх, на его торец, и в последний момент прыгнул в сторону берега. Несколькими махами я быстро выплыл на отмель и помог выбраться Бубликову, а тот – Шомину. Душина выплыть не могла по определению, так как она вообще не умела плавать. Её, орущую от ужаса, быстро несло мимо завала. Поскольку я уже был на берегу, то по отмели со спринтерской скоростью первый добежал до Душиной и бросился за ней в поток. Зацепить её я успел, но нас обоих стало сносить. На уходящей вглубь отмели нас догнал Бубликов, а окончательно выйти на берег помог Шомин. Так мы вчетвером, вместе с Душиной («…дедка – за бабку, бабка – за внучку, внучка – за Жучку…»), и выбрались на левый берег. На описание этой ситуации у меня ушло несколько минут, а на самом деле она длилась считанные секунды.

Оглянувшись на правый берег, я увидел на переднем краю завала несущихся в потоке и вцепившихся в полузатопленное бревно Батракова и Серякову. Их обоих тянуло под завал, а мы помочь им ничем не могли. У Серяковой виднелось одно лицо, вся её голова была в воде. Впоследствии оказалось, что её локоть был зажат затопленными рюкзаками, а Батраков одной рукой висел на бревне и пытался вытащить её наверх. Наконец, с большими усилиями, Батраков и Серякова постепенно выбрались на бревно и, отдышавшись, переползли на спасительный завал. Ребята со второго плота по завалу добрались до них. Все были счастливы, что никого не потеряли.

Осталось только нам четверым перебраться на правый берег и воссоединиться со всей командой. Глядя на спокойную после завала убегающую воду и песчаное дно, я думал, что сумею перебраться через протоку. Но не тут-то было! Когда я вошёл в воду, меня чуть не опрокинуло. Оказалось, что обманчивая глубина была солидной, а ламинарный поток скрывал его большую скорость и глубину.

Николай с ребятами подали мне с завала длинное бревно, которое я подхватил с другого торца и закрепил его ногами на дне. Душина была в большом испуге после аварии и наотрез отказалась идти по бревну. Пришлось нам с Батраковым сделать импровизированные поручни, с помощью которых Душина, Бубликов и Шомин благополучно перебрались по бревну на правый берег.

Но как бы ни было тяжело наше положение, а в чём-то нам всё же повезло – рюкзаки были надёжно связаны между собой и застряли в начале завала. Их удалось подтянуть к поверхности. Каждый из нас ухватил по рюкзаку, затем мы разрезали верёвку и, по одному, вытащили их на завал.

Мы стояли на завале в большом возбуждении, обсуждая детали, и вдруг заметили на глубине какую-то синюю тряпку. Решили посмотреть, что это такое. Забросив несколько раз шест в воду, я зацепил эту тряпку и вытащил мою флотскую робу, фланелевку. Я её привязал к ремню рюкзака, и при аварии её унесло, но, к счастью, недалеко. В этой фланелевке я потом прошёл ещё не один поход, до её полного износа.

Недалеко от места крушения нашего плота, вблизи домиков с вертолётной площадкой, мы устроили лагерь и весь оставшийся день сушили одежду и считали потери, в том числе и продукты.

После аварии

Из раскисших макарон, сухарей и манки замесили тесто и стали печь лепёшки для стратегического запаса. Лепёшки не пропеклись, и хранить их долго было нельзя, но мы их растягивали до самого конца похода. Несмотря на нестерпимый голод, один кусок такой лепёшки Сережа Вощенков всё же сохранил, и хранил, как память о суровом походе, всю свою жизнь, за что мы, слабые чревоугодники, были ему очень благодарны.

На следующий день Аля Пересыпина сильно загрустила и к обеду, со слезами на глазах, заявила, что на плот она больше никогда в жизни не сядет и пойдёт по берегу пешком. Плавать она, как и Эмма Душина, тоже совсем не умела. Но и так всем было ясно, что ещё два плота мы построить не сможем. Запланированное на поход время уже истекало, приближался контрольный срок, через три дня после которого должны были начаться поиски нашей пропавшей группы. Кроме того, для выхода с маршрута после аварии, по нашим расчётам, у нас оставалось по 300 граммов сухих продуктов на человека, то есть в три с лишним раза меньше нормы. Мы стали готовиться в обратный путь. Решили идти другим маршрутом, максимально осмотрев все доступные интересные места. Перед этим я, Бубликов и Гохман поднялись на близлежащий отрог. Окрестности были заманчивы: река широкой лентой уходила в долину, кругом – суровые скалы и красивая тайга, слепящие глаза вершины гольцов. Путь этот был заманчив и обманчив, так как впереди нас ждали суровые пороги, с которыми мы мечтали встретиться. Выйдя на отрог и вдохнув набегавший ветерок, мы чуть не задохнулись от едкого запаха псины –  мы спугнули медведей, следы которых постепенно заполняла выдавленная их лапами вода. Бродить по отрогу нам сразу почему-то расхотелось, и мы вернулись в лагерь.

25 июля вышли в обратный путь, вверх по Казыру. Обедали на Прямом Казыре, а ночевали у "Чёртова моста" вместе с группой туристов из Воронежа, которые намечали строить плоты, конечно же, ниже Левого Казыра, то есть после завалов. После рассказа о нашем неудачном опыте, мы угостили друг друга фирменным чаем, обменялись впечатлениями и, конечно, песнями под гитару, хотя она была уже почти никуда не годной. Воронежцам наши песни понравились так, что они решили немного вернуться назад и ночевать с нами вместе в общем лагере. Утром мы с грустью разошлись, каждый  по своему маршруту. На Чёртовом мосту мы торжественно похоронили гитару, сбросив её в ущелье и почтив её память минутой молчания.

Дальше пошли вверх по Большой Киште, теряя тропу в кедровых стланиках и раздирая окончательно изношенную обувь. Правда, с обувью некоторым повезло, так как мы наткнулись на большой брошенный лагерь геологической экспедиции, где нашли часть их амуниции. Здесь некоторые из нас, с маленьким размером ноги, разжились старыми кирзовыми сапогами. После лагеря прошли ледяной мост, образованный лавиной, сошедшей ещё весной.

Остатки лавины

На высоте 1000 метров местами лежал не растаявший с лета снег. К концу дня подошли к границе леса и встали лагерем.

Утром следующего дня решили подняться по левому притоку Большой Кишты, чтобы попасть в истоки Гутары. На подъёме Лавковский увидел, на его взгляд, более оптимальный путь и решил срезать дорогу и пройти перевал без тропы в одиночку. Несмотря на наши уговоры, он оказался верен своей идее и один продолжал забираться всё выше и выше, пока не угодил в узкую расщелину очень крутой скалы. Пришлось ему возвращаться и дальше идти вместе со всеми. Постепенно, преодолевая крутые склоны и осыпи, мы поднялись в цирк. Яркое солнце, синее небо, ослепительно белый снег, а из-под маленького ледничка бежит ручей. Картина потрясающая! Перекусив печенью трески и запив ледяной водой небольшую порцию глюкозы, мы продолжили подъём на хребет. Когда мы поднялись на него, то обнаружили, что обратный склон его имеет очень крутой спуск. Но главное, истоки Гутары были отрезаны Средней Киштой, спуск в которую не просматривался из-за крутых, нависших над ней скал.

Что делать, пришлось возвращаться назад. Опять спустились в цирк, подошли к ручью, где 2 часа назад делали перекус, и в это время метрах в 15 от нас, из ручья, неожиданно выскочил огромный гималайский медведь. Мы встали, как вкопанные. Медведь отряхнул со своей чёрной и блестящей шкуры воду, подняв радужный веер брызг в лучах солнца, рявкнул от удивления, глядя на нас, и, блестя белым галстуком, встал на задние лапы. Можно только предполагать, чем бы эта встреча могла закончиться, но медведь, повернув морду в сторону от нас, увидел, метрах в 100, приближавшуюся основную группу (наш авангард состоял из четырёх человек). Он почти по-человечески издал звук изумления и бросился в сторону и вверх. Он бежал с необыкновенной резвостью и, пробежав половину подъёма, в изнеможении лёг на крутом склоне, ухватившись за скалу всеми четырьмя лапами. Видно было, как он тяжело дышал. Немного отдохнув, медведь с такой же скоростью побежал дальше и скрылся за хребтом,  видимо, там была его тропа. Искать эту тропу сил у нас уже не было, поэтому, преодолевая осыпи и курумники, мы спустились обратно в долину Большой Кишты. По пути нас освистала сильным, по-хулигански резким криком, пищуха. Сначала мы от этого свиста вздрогнули и остановились, думая, что это свист издал человек, но потом увидели и её, и стожок сена, который она заготавливала себе на зиму. Зверёк был очень симпатичный, размером с зайца, но с маленькими круглыми ушками. Он чем-то напоминал плюшевого мишку.

У границы леса мы встали лагерем и заночевали. Утром с трудом взяли не очень сложный Монгольский перевал (1943 м) между Малой Киштой и Чатыг-Хемом и стали набирать высоту, поднимаясь на хребет между Чатыг-Хемом и Малым Сигачем.

На Монгольском перевале

Открывшийся вид был бесподобен: кругом – скалы, ледники, горное озеро с плавающими льдинами, тёмное небо с редкими облачками, а внизу – альпийские луга и тайга.

На отроге

Здесь мы стали свидетелями большого камнепада, рухнувшего в километре от нас в Горное озеро. Грохот и клубы пыли были впечатляющими. Решили срезать отрог, забыв, что самая короткая дорога в тайге идёт по тропе, а не по прямой. Три часа, теряя силы, мы поднимались на хребет по крутым травянистым склонам, зарослям кустарников, голым скалам и через языки готовых в любой момент тронуться "живых" камней. Проходили такие реки застывших камней, называвшихся курумниками, поодиночке и осторожно. Я в будущем встречался с этими готовыми к движению скалами: прыгнешь на такой камень массой в несколько тонн – и он сразу же начинает двигаться-качаться; спрыгнешь с него – и он возвращается на своё место. Вот тут и вырабатывается адреналин. К сожалению, любоваться прекрасным видом с хребта было некогда, так как нас нагоняла сильная гроза. На хребте, под кедром, мы нашли жильё росомахи. Оно представляло собой лёжку, похожую на большое аккуратное птичье гнездо.

Спускаясь в долину Малого Сигача, мы натолкнулись ещё на одного медведя. Я услышал рядом с собой шум и треск кустарника и остановился. В нескольких шагах от меня пробежал большой, чёрный, с лоснящейся шерстью гималайский медведь. Мы его спугнули, и он бежал, не замечая никого, не разбирая дороги, через кустарники. Бежал напролом: видно было, как раздвигаются высокие кусты. Мы удивились тому, как медведь, при массе тела в несколько сотен килограммов и при высокой скорости, мог удерживаться на крутом склоне.

Едва установили палатку и приготовили ужин, как лагерь накрыла сильная гроза. Такой грозы ещё никто из нас в жизни не видел: 33 удара молний и 33 раската грома, многократно отражённого горами, в минуту, переходили в сплошную канонаду. Сначала мы обеспокоились, что нас смоют потоки воды, но надежду на хороший исход давало то, что палатку мы установили на шестах большого чума, а тофалары (местные жители) никогда в заливаемом месте их не поставили бы.

Ночью я с трудом проснулся от громкого и непонятного шума. Придя в себя, понял, что задыхаюсь. Попробовал поднять край палатка – не получилось. Я подумал, что кто-то привалил к ней для тепла бревно. Пробрался к входу в палатку, но открыть его сразу не смог. Тогда я с силой выдернул один край полотнища, и  внутрь ворвался свежий холодный воздух. Воздух катился по палатке, и вместе с ним утихал шум. Люди задышали спокойнее, и наступила тишина. Оказалось, что после грозы с дождём и градом температура резко упала до минусовой, и мокрая палатка обледенела. Мы просто задыхались от недостатка кислорода и громко, со всхлипываниями и хрипами, дышали.

На следующий день прошли 36 км за 12 ходовых часов. Спустились по тропе вдоль Малого Сигача, поднялись по его притоку, прошли Гутарский перевал высотой 1866 м и спустились в долину Гутары. Здесь стоял чум тофаларов. Нам захотелось посмотреть, как живут тофы, какой у них быт. Хозяева разрешили нам зайти в чум. Их жильё нам понравилось своей рациональностью и комфортом. Правда, перед следующими походами контрольно-спасательная служба всякий раз предупреждала нас, чтобы мы не заходили в посёлки и чумы к местным жителям и не брали у них молоко, так как среди коренного населения был распространён сифилис.

В последние дни похода, перед выходом из тайги, мы особенно ощущали чувство голода. Ели на ходу все попадавшиеся на пути ягоды и съедобные растения: кислицу (красную смородину), ревень, в большом количестве черемшу, варили густо приправленный перцем суп из мучнистых луковиц лилии саранки, которая по вкусу напоминает картофель (потом мы узнали, что саранка занесена в "Красную книгу").

Однажды вечером прошла гроза с градом. После начала грозы мы встали, и через минуту моя голая шея и воротник фланелевки покрылись ледяной коркой, которую я снял, как воротник. Сильно заболела голова. Видимо, это же почувствовали и все остальные, поэтому мы быстро продолжили переход дальше. После града вышло солнце, и все скалы покрылись клубами пара. Картина была фантастическая! Но нам было не до любования природой. Даже быстрый шаг не мог нас разогреть, и мы, чавкая ногами по раскисшему болоту, дробно стучали зубами от холода.

29 июля встали в 5 часов утра, прикончили последние запасы съестного и устремились вниз, к посёлку Верх-Гутара. А до него было более 20 км пути по тайге, камням и болотам. Проскочили мимо Чёрного озера, сфотографировались, и,  даже не пытаясь увидеть Гутарский водопад, заспешили дальше.

У Чёрного озера. Стоят: Л.Терюшнова, С.Виноградов, Г.Гохман, А.Пересыпина, Л.Серякова, Н.Батраков, Г.Бубликов, Э.Душина, С.Лавковский, С.Вощенков. Сидят: И.Шомин и А.Пекерский. На фото отсутствует Володя Терюшнов. Он фотографирует, так как фотоаппаратов с автоспуском у нас еще не было

После брода через Бултырёк наши нервы не выдержали, и мы перешли на рысь –  была ещё надежда улететь из Верхней Гутары в Нижнеудинск. За 5 км до посёлка услышали гул самолёта и прибавили хода. Улететь в этот день нам не удалось, так как самолёт уже улетел, забрав группу туристов из Новосибирска. Сходили в местный сельмаг. Он был закрыт, но из печной трубы шёл дым. Мы постучали. На стук вышла хозяйка дома, она же и продавец. Увидев наши обожжённые солнцем и измождённые лица, потрёпанную в тайге одежду, хозяйка бросила все свои дела и отоварила нас. Вернувшись к палатке, устроили роскошный ужин. От голода мы были некритичны и купили продуктов с избытком, поэтому сразу же объелись. Сначала животы похолодели и стали твёрдыми, как камень. Лежать, сидеть и просто дышать было трудно: не давал переполненный живот. Началась ничем не спровоцированная истерика. Всей группой хохотали до слёз и без всякого повода. Потом хохот перешёл в какие-то гримасы и, чтобы успокоиться, все расползлись в разные стороны. Успокоившись, стали греть на солнце свои больные животы, интенсивно их поглаживая. Так продолжалось часа полтора. Затем всё постепенно прошло, и, к счастью, обошлось без заворота кишок.

Утром улетели в Нижнеудинск. В Нижнеудинске, закупая продукты на поезд, я купил в магазине –  на свою голову! – пол-литровую банку молока и тут же его, с большим удовольствием, выпил. Это было ошибкой, так как весь путь в поезде до Горького я пролежал голодным на третьей полке, поправляя свой расстроенный желудок только крепким чаем, в то время как другие с аппетитом ели малосольные огурцы с варёной картошкой, которую хозяйки приносили к поезду на продажу.

Прибыли в Горький мы 3 августа в 10 вечера. Нас встречали друзья-туристы. Мы так обросли и отощали, наши лица так опалило солнцем, что моя жена меня просто не узнала. Взглянув  на меня, спускавшегося с подножки поезда, Женя отошла в сторону, так как я мешал ей махать рукой идущему следом Батракову. Пришлось мне встать на её пути, и только тогда она признала во мне родного мужа.

Целых 2 недели потом я не мог наесться, хотя ел всё подряд, с малыми перерывами, и скоро съел все имеющиеся у нас в наличии запасы продуктов. Затем я быстро съел все вновь закупленные продукты. Пришлось заставить себя сократить рацион. После этого похода в течение нескольких лет я ел очень мало, поскольку КПД моей пищеварительной системы значительно повысился.

Отметили окончание похода мы с участниками похода на нашей с Женей съёмной квартире, на улице с поэтическим названием «Старая канава». К праздничному обеду было подано два тазика салата и одно ведро пива, купленного в пивном ларьке. Другой еды просто не было, и это воспринималось как норма. Туристы пришли со своими кружками и ложками, так как посуды у нас тоже не было. Все были веселы и пьяны от песен и, немного, от пива. Полина Полежаева, соседка Жени по общежитию, написала посвящение нашему походу в стихах. Вскоре она вышла замуж за участника этого похода Гену Гохмана, и оба они исчезли из поля нашего зрения навсегда. А мы сразу же стали бредить о новой попытке покорения Казыра.

Я догулял остаток отпуска и вышел на работу. Придя на своё рабочее место, я вдруг понял, что, в буквальном смысле не помню ни того, чем я вообще занимался в отделе, ни темы последней, до похода, работы. Я представил, как мой несдержанный начальник сейчас задаст мне вопрос по работе, а я ничего не помню, и весь от волнения покрылся испариной. Я с минуту находился в шоке, потом полез в стол и стал перебирать какие-то бумажки с записями. Постепенно осознание сегодняшнего дня ко мне пришло, и я с трудом вспомнил, чем же я занимался до отпуска.

Во второй половине дня  в коридоре ЦКБ мне встретился мой более молодой коллега, Вадим, который поинтересовался, где и хорошо ли я провёл отпуск. Поскольку мы с ним непосредственно не были связаны по работе, то я, смущаясь, признался, что отдохнул так здóрово, что не сразу вспомнил, чем до отпуска занимался. Он, видимо, мне не поверил, как-то странно посмотрел на меня и не стал больше задавать вопросов.

По натуре Вадим был "трудоголиком" и кроме своей работы ничего другого не признавал. Но, спустя много лет, этот эпизод получил продолжение. Однажды я долго не видел Вадима. Оказалось, что он был в отпуске. Вернувшись и догнав меня в коридоре, он спросил, помню ли я наш давний разговор в 1963 году? На память я не жаловался и, конечно, этот эпизод вспомнил. Он мне поведал, что тогда, после разговора со мной, он всем коллегам в своём отделе с возмущением рассказывал, как Виноградов, сходив в поход, забыл всё по работе, и что такое недопустимо! И вот только теперь, в первый раз по-настоящему отдохнув в отпуске, он понял мое состояние. С ним произошло то же самое. После этого мы стали с ним ещё бóльшими друзьями. Это был Вадим Николаевич Садовников, бывший начальник проектного отдела, а ныне начальник ВЦ и главный конструктор направления в ЦКБ «Лазурит».

В 2013 году исполнилось 50 лет этому походу на Казыр, и его   участники решили собраться все вместе по этому поводу. Увы, уже не было в живых Вощенкова, Пересыпиной, Бубликова, Шомина, Терюшнова, где-то в просторах СНГ затерялся Гохман, но 7 человек пришли на встречу, чтобы укрепить братство, рождённое в том незабываемом путешествии.

Спустя 50 лет после похода: Шомина, Вощенкова, Терюшнова, Самсонова (Душина), Серякова, Лавковский, Батраков, его сын Илья, Пекерский, Виноградова, Батракова и Виноградов в центре стола